5 лет назад известный филантроп, правозащитница и основательница фонда «Справедливая помощь» Елизавета Глинка, которую мы знаем как Доктора Лизу, разбилась на борту Ту-154, потерпевшего крушение в Черном море. В этом тексте — отрывки из ее личного дневника. Письма для всех нас. О жизни и смерти. О любви.
Врач, в обиходе Лёлик, мы с ним ругаемся, любим, ненавидим, работаем вместе почти шесть лет, почти с самого основания киевского хосписа. В общем, часть моей семьи, скажем прямо.
Не занимайтесь самолечением! В наших статьях мы собираем последние научные данные и мнения авторитетных экспертов в области здоровья. Но помните: поставить диагноз и назначить лечение может только врач.
Он делит, скорее всего, непроизвольно, больных на ЕГО и МОИХ.
По стечению обстоятельств ЕГО — это интеллигенты, сохранные, хорошо образованные, влюблённые, романтические.
Вы догадались, кто остался. Да, это МОИ.
Звонит.
- ВАШ поступил.
- Бомж?
— Нет, но почти.
- Кладём?
- Это ответ?
- Что-нибудь еще у тебя?
- Конечно. Хоронить его будем мы. Ну, Вы... В общем, Вы меня поняли.
- Пусть пока поживет.
- Я предупредил.
- Я поняла.
- А к нам когда?
— Скоро. Если смогу.
- С. не хочет умирать без Вас.
- Я постараюсь.
«Приходили к одному из ВАШИХ. Вынужден был сторожить около комнаты для родственников, чтобы все не выпили и не украли».
«ВАШ, ну из тюрьмы который...»
«ВАШ выпил почти все в баре».
«Ну этот, из ВАШИХ», — говоря это, он по-особенному смотрит на меня.
Я привыкла.
***
36 лет. Щитовидная железа с метастазами в кости и легкие.
- Я встану. Да?
Он всегда говорил «встану», слова «поправиться» я не слышала.
— Мне надо встать.
И так каждый день.
Мне казалось, он не верил, что сможет встать. А иногда казалось, что он искренне верил, что встанет и пойдет.
Он не сломался. Сломалась я.
Переслала все стекла и последние тогда снимки в штаты. Второй доктор махнул рукой, сказав, что спорить со мной бесполезно. Я согласилась.
В Киеве — полночь, четыре часа дня в Нью-Йорке. Звонок.
- Элизабет, мы получили снимки твоего пациента.
Пауза. Я уже знала, что стоит за этим молчанием. И все-таки.
— Может, попробуем? Ну хоть в протокол какой-нибудь получится включить?
— Ты сама видела результаты КТ?
— Доктор Р., ты вел таких больных. И мы знаем, что бывают ошибки.
— Ответь на мой вопрос.
И тут я заплакала. На всю кухню, разбудив мужа, который выскочил из спальни и вместо привычного: «Тебе такси вызывать или за тобой приедут?» — встал около меня и молчал. А я плакала, перевернув телефонную трубку микрофоном вверх, и не могла остановиться.
— Элизабет, тебе надо или отдохнуть, или... Я не знаю, что еще сказать.
- Спасибо за твое время.
— Там практически нет легких.
— Да. Спокойной ночи.
— У нас день. Рад был тебя слышать.
— Я тоже. Пока.
— Пока. И поезжай куда-нибудь в выходные, хорошо?
Я что-то ответила и залилась злыми слезами. Надолго. Муж спросил, в чем дело. Я не смогла объяснить, в чем дело. Он ушел спать, тихо закрыв за собой дверь.
***
Я давно уже не плачу, а снимки и стекла пересылаю довольно редко, да и проще это стало делать, чем пять лет назад.
Он был из первых моих больных в Киеве. У нас еще не было палат. Да и ничего не было.
Святошино — место, которое обслуживает хоспис. Полно пятиэтажных панельных домов желтого цвета. Там грязные подъезды и неистребимый запах, замешанный на моче и кислой капусте. На пятом этаже жил Серега. Еще его звали Серьгой. Тридцатилетний парень, жена бросила, с дочкой видится раз в три недели. Они боялись заразиться от него. Раком. Об этом мне сказала мать Сереги на кухне. Плакала. Просила взять куда-нибудь в больницу, потому что характер у него стал невыносимым. Он был зол на весь мир, на здоровых и благополучных, на женщин, включая мать, на друзей, которые не приходили. Оттого, что он откашливал мокроту с плохим запахом. Он не мылся и не брился много дней.
Ел, как едят бомжи иногда, складывая первое и второе в одну тарелку сразу.
В его комнате была одна икона. Николая Чудотворца. Когда я вошла в первый раз, он эту икону демонстративно повернул к стене. Я нарушила его пространство. Он не собирался делить его со мной.
Диван, относительно чистое белье, три одеяла — он мёрз всё время. Табуретка с тарелкой и стаканом воды. Пепельница с водой на дне и тремя размокшими окурками. Поллитровая банка с кровавой мокротой на дне.
На полу — вытертый ковер. На стене — ковер целый. Мать подарила на свадьбу. Три журнала. Пачка газет с кроссвордами.
Под диваном — бутылки из под вина.
«Я пью по стакану, когда болит сильно».
Это было его «здравствуйте».
— И помогает?
— Нет, не помогает. Вы кто вообще?
— Я доктор.
— А... А у нас денег нет больше. Мать последнее отдала. А еще я алименты плачу. Дочке. Так что говорить нам не о чем.
— Бесплатно.
— Дожил, ***. Вы что, баптистка?
— Нет.
— Так чего надо?
— Я Вас осмотрю и попытаюсь помочь.
— А сдохнуть Вы мне не можете помочь? Мир — говно. Вы тоже. И я хочу этот высер мирской покинуть. Поможете?
— Нет.
— Тогда — в сад.
Он хрипло засмеялся и закашлялся надолго.
Сплюнул в банку и показал мне.
Взяла банку в руки - он вместе со мной заглянул в содержимое.
— А это кровь?
— Да.
— Херово.
Он сел, попробовал закурить, но передумал. Крутил в желтых пальцах сигарету и крошил табак на одеяло.